О неверном применении ума в деле богопознания

Герхард Терстеген

24. Первая основная повреждённость и неверное применение ума есть самонадеянная дерзость и мечтательное обольщение, когда человек считает, что он может деятельностью своего рассудка (посредством изучения, исследования и рассуждения) получить правое познание Бога и Его истины. Многие думают и поступают в соответствии с таким убеждением. Между тем это есть великое обольщение и в высшей степени вредное заблуждение. Мы не в состоянии никакими нашими действиями возыметь в себе Бога и Его божественный свет; мы можем только, как бедные слепцы, чаять его и принимать исключительно по благодати. Наш ум не умеет ничего, кроме как создавать образы. И тот, кто, подобно усердному и одарённому художнику, обладает искусным, развитым активным рассудком и живописует в уме всевозможные тонкие и прекрасные образы природных и духовных вещей, и способен как созерцать их сам, так и являть их взору других людей, – тот подвергается гораздо большей опасности впасть в самолюбование и рассеяние и зря растратить время своей жизни, нежели тот, кто не обладает такими способностями. Всякий раз, когда такой человек подступится к подлинному познанию Бога и Его истины, в нём будет воздвигаться сильнейшая буря мысленных картин и образов. И именно в этом заключается причина, почему в деле истинного познания Бога никому не приходится труднее, чем мудрецам века сего (1 Кор. 1, 20) и тем, кто предоставляет своему падшему уму слишком большие полномочия.

25. Другое недолжное употребление ума есть то, когда он действует слишком много и не в своё время. Люди, болеющие острой горячкой, исполнены фантазий и не хотят верить, что они больны, но стремятся встать и работать, и очень сердятся на тех, кто говорит им, что из-за их болезни они не в состоянии этого делать, но должны тихо лежать и ожидать выздоровления. И действительно, от таких людей требуется только одно – чтобы они спокойно и смиренно принимали прописанные им лекарства. Наш природный ум и есть такой безумный горячечный фантазирующий пациент, который всё время хочет быть занятым. Но он только усилит свою лихорадку, если не успокоится и не покорится предписаниям Высшего Врача, дабы, следуя им, ожидать в безмолвии просвещения свыше (Иак. 3, 17).

26. И смотрите, как получается: большинство людей знают и говорят, что мы слепы от природы, в силу её падшести, и что Бог должен дать нам просвещённые очи сердца (Еф. 1, 18). А между тем, совершенно не ожидая, когда Бог даст им такие очи, люди с дерзновением берутся что-то делать и считают, что они видят всё столь ясно, что уже не нуждаются ни в каком руководстве свыше, и даже нисколько не верят, что они могут что-то не видеть и не понимать. Но даже если человек и просвещён от Бога в высокой степени, ему всё равно надлежит применять свой ум очень умеренно. Ибо (как я уже говорил) умом мы видим Бога и Его истину только как на изображении, в образах. Бог соприсутствует нам внутри, в нашем сердце; там изволит Он открывать нам Себя и Свои истины. Представьте, если к Вам придёт Ваш лучший друг, а Вы будете разглядывать его портрет, некогда написанный Вами, обращаться к нему, говорить с ним, и т.д., а на самого Вашего друга даже и не взглянете. Что подумает о Вас Ваш друг, да и все люди? И поверит ли кто, что его изображение полнее и живее его самого? Самый просвещённый человек, который слишком много занимает свой ум и живёт им, может обмануться опаснейшим образом и стать величайшим обольстителем для других.

27. Ещё одним неправильным применением ума является то, когда человек хочет иметь у себя в голове точные понятия и исчерпывающую концепцию о Боге и божественных вещах – не только о том, что они существуют, но и о том, как именно они существуют. Вследствие сего человек отвергает то, что он не понимает, или те представления других людей, которые не сходятся с его собственными. И именно это есть путь к тысячам заблуждений, к бесконечным спорам, да и к самому́ атеизму.

Всё вышесказанное означает не то, чтобы в Боге или в божественных предметах было что-то неразумное; но что Бог и всё божественное превышает человеческий ум. Он дан нам не для богопознания; для этого в нас есть гораздо более благородная способность и сила. Наш ум видит всё образно и по частям, и поэтому он не может как до́лжно познать ни Бога, ни божественные вещи. Чтобы подлинно познать что-либо, необходимо увидеть его не в отображении, но как оно есть, и во всей целокупности. Поскольку же рассудок на это не способен, то он производит либо совсем грубые и неподобающие образы Бога, Его совершенств, Его путей и истин, либо претыкается о свои представления об этих предметах. Один своим умом видит вещь с одной стороны, и воспринимает некую часть истины; другой видит ту же самую вещь с другой стороны, и также воспринимает только лишь часть истины; и поскольку эти части не совпадают, то люди спорят о том и ненавидят друг друга до смерти.

28. Так было с учением о Святой Троице, о первородном грехе, о благодати, о свободе воли и т.д. Я даже и не могу сказать, есть ли хоть какое-нибудь свойство Божие, какая-нибудь истина или положение веры, вокруг которых не происходило бы такого рода споров и раздоров. А всё потому, что попускают рассудку, нарушая заповедь, входить в святилище (Исх. 30, 10; Евр. 9, 7), хвататься там за всё своим суждением и пытаться раскрыть такие вещи, в которые надлежит приникать только верой (1 Петр. 1, 12) и принимать их с благоговением по одной лишь обязывающей и безусловной причине, что так сказал Бог и засвидетельствовали Его святые.

29. И здесь необходимо упомянуть проявляющуюся в наше время чрезвычайно вредную распущенность ума – а именно, когда слова Божии и свидетельство святых Его подвергаются критике. Людям представляется, что это ниже их достоинства – веровать сим словам больше, чем они могут их понять (хотя немногие честно признаются себе в этом). Но кто бы из каких оснований не исходил: кто много критикует, тот не на верном пути. Это только кажется, что ум своим критическим действием просвещает тьму и развязывает узлы сомнений. Ныне многие уверены в этом; что касается меня, то я, наоборот, убеждён, что падший природный ум со всей своей критикой ни к чему так более не способен, как к тому, чтобы ясное сделать тёмным и чтобы навязать на Священном Писании гораздо больше узлов сомнения, нежели их разрешить. Ибо человек, ведо́мый собственной премудростью, проходит мимо того, что просто и ясно, что непосредственно предназначено для него и на чём нужно бы остановиться душой, дабы вкусить и исполнить то, – но задерживается своим мудрованием на том, что темно и что в настоящее время его ещё не касается; больше обращает внимания на род речи или незначительные обстоятельства, чем на самое дело; вгрызается в скорлупу, а ядро отлагает в сторону. Напротив, человек, верующий в простоте, стремится опытно вкусить и исполнить только то, что он понимает; а что он ещё не понимает, в то верует и препоручает Богу, и не носит всё это долго в голове, но слагает с Марией слова сии в сердце своём (Лк. 2, 19). И таким образом, когда мы исполняем то, что мы уже поняли, нам открывается и то, что мы ещё не понимаем (Ин. 7, 17).

30. Когда человек увидит всё это, как есть, то он скоро убедится, что наш ум во всех своих действованиях, и также в критике, тайно изыскивает возможность предоставить слово самолюбию и падшей природе. Во что не хочется веровать и что не хочется делать, то (как уже сказано) подвергается критике. И через это – когда падшему уму предоставляется право судить и решать – извращаются многие божественные высказывания Господа Иисуса Христа; они перетолковываются таким образом, который устраивал бы рассудок, хотя при беспристрастном рассмотрении подобные толкования и в голову бы никому не пришли. И всё сие только потому, что ясный смысл Божия откровения слишком строг и непереносим для падшей природы.

31. Именно отсюда происходит то, что природный человек, руководствуясь рассудком, насколько ему удаётся, подвергает сомнению или вовсе отрицает то, что он слышит о делах и чудесах Божиих и Его святых. Также человеческий ум всегда стремится рационализировать чудеса Божии, происходящие в мире, чрезвычайно заботясь о том, чтобы объяснить их естественными причинами; а если это не получается, то такие причины придумываются. Как то́ (чудеса и действия Божии в Писании и Церкви), так и другое (чудеса Божии в мире) наш рассудок стремится перетолковать не потому, чтобы он был слеп в отношении Бога, но преимущественно потому, что из-за очевидного расположения к крови и плоти и тесной связи с ними он имеет тайную ненависть и страх перед всем, что указывает на Бога, на Его силу, премудрость и благость. Кто же любит Бога, тот настроен совсем по-другому. Одного-единственного убедительного свидетельства ему хватит, чтобы поверить тому, что восславляет Бога и помогает придти к Нему; равно как и десяти свидетельств ему будет недостаточно, чтобы разуверить его в том.

Также мы видим, что падший ум имеет легко осуждающее лукавое око в отношении ближнего; он склонен строго и подозрительно взирать на других людей, о которых ничего и не знает. Человек, руководимый им, даёт всему самое осудительное толкование, и ему гораздо легче подумать о ближнем (особенно если тот благочестив) худое, нежели доброе, – чтобы свет праведников (Пс. 46, 11; Притч. 13, 19) не обличал его самого.

32. Немалое повреждение ума есть также излишняя пытливость, когда человек хочет всё знать, всё испытать и всё охватить пониманием, даже и то, что к нему ещё не относится и его не касается, – и это при том, что уже по́знанное и прямо к нему относящееся он пропускает и не исполняет. Это желание знать абсолютно всё и самым точным образом (что по праву может быть названо похотью очей (1 Ин. 2. 16)) змий вложил в наших прародителей; и до сих пор он с необыкновенным искусством побуждает нас к сему, дабы удерживать нас при себе и всё больше и больше отчуждать нас от Бога. Но христианину надлежит быть, как дитя (Мф. 18, 3), и даже в духовных вещах не стремиться к познанию того, что Богу ещё не благоугодно нам открыть, а уж тем более не тратить время на исследование того, что не освящает нас и не приближает к Богу.

33. Также одним из проявлений нашего самолюбия и падшести ума является то, когда человек питает особое пристрастие к тонкости выводов, изысканной отделке речи, цветистому, высокопарному и благоуветливому стилю изложения, и, напротив, тайно гнушается (как простой неприправленной пищей) словом, не ласкающим падший ум и питает отвращение ко всему, что сказано просто и не отвечает замысловатости, требуемой риторическим искусством. У некоторых людей это заходит так далеко, что если спросить их начистоту, то они ответят именно то, за что укорял себя блаж. Августин в своей «Исповеди» – простой стиль Писания представлялся ему заслуживающим всякого презрения, ибо его невозможно было и сравнить с Цицероном и его прекрасно изложенными творениями[5].

34. Чтобы вкратце перечислить всё, касающееся недолжного применения ума, мне нужно сказать ещё и то, что выводы и заключения рассудка, будучи сами по себе, как правило, вполне верными, по своей цели и по своему употреблению чаще всего оборачиваются ложью. И в этом заключается величайшее повреждение и неправильность человеческого ума, – именно, что из-за очевидного расположения к плоти и крови и связи с ними ум во всём, и причём самым тонким, скрытым и обольстительно хитрым образом, отстаивает их интересы, защищает их первенство и во всех своих действованиях благодетельствует им. Вся работа, все выводы природного ума направлены только на то, чтобы узкий путь сделать широким (Мф. 7, 13), и чтобы падшая природа жила в полной своей силе. Поэтому рассудок охотнее всего занимает себя такими умозаключениями, и наиболее расположен принимать такие точки зрения, которые, как ему представляется, дают свободу природе, и исходит в основе своей из самой настоящей ненависти ко всякой истине Божией и всему, что противоположно плоти и крови. По этой причине он тщится всеми способами, как для себя, так и для других, ослабить силу сих истин и возбудить к ним неприязнь.

35. Возьмём человека, который сталкивается с необходимостью так или иначе исполнить заповедь о последовании Богу. Что происходит в нём прежде всего? Он обращается к своему лживому уму и тайно вопрошает его, что посоветуют здесь плоть и кровь (Гал. 1, 16) – не выйдет ли из этого последования Богу для него вреда, ущерба, неприятностей и неудобств; не ударит ли он в грязь лицом, и что скажет тот или иной важный для него человек; и нет ли хоть какой возможности изыскать в этой ситуации чего-либо благоприятного для него и его самолюбия. Если нечто такое находится, тогда исполнение заповеди представляется ему приемлемым. Если же ничего благоприятного для плоти и крови не усматривается, и человек убеждается, что его дело последования Богу будет противоречить им, то падший ум немедленно возьмётся всесторонне обдумывать, нельзя ли найти какое-нибудь иное средство или иной путь, чтобы обойти такую неприятность. И здесь рассудок, как самый ловкий и искушённый адвокат, приложит все усилия, дабы предложить плоти и крови свою верную службу, изобретая всевозможные увёртки и самые превратные толкования слова Божия, только чтобы не последовать точнейшему и яснейшему Божию указанию. «Неужели, – говорит ум-змий, – Бог сказал именно так (Быт. 3, 1)? Нет же, это надо понимать таким-то и таким-то образом; конечно, намерение у Бога было совсем другое», и т.д. При этом в сердце человека невозможно заглушить до конца разумение, что́ Бог требует от него, и что Ему угодно, если только как следует разобрать самооправдательные умствования и уловки рассудка. Если же человек последует им, то они продолжатся до тех пор, пока рассудок не вынесет решение, удовлетворяющее плоть и кровь, – или под тем предлогом, что исполнение заповеди невозможно (хотя человек ни разу и не пробовал того) или противоречит разуму (ибо падший ум считает всё, что затрагивает плоть и кровь, безумным и глупым), или из какого-то безрассудного страха, что его сочтут святошей и ханжой, или я не знаю ещё из каких опасений. На самом же деле человек тайно страшится только одного – что его падшая природа может потерпеть ущерб, что ей грозит умерщвление и т.п. В результате бедная совесть, подавляемая всеми этими лукавыми измышлениями, связывается молчанием, которое обеспечивается главным образом тем, что наш лукавый адвокат, падший ум, подтверждает свои доводы разными местами Писания, выворачивая их наизнанку по своему усмотрению и желанию, – либо представляя человеку пример того или иного почитаемого подвижника, который, может быть, так же, как и он сам, ничего не понимает в христианстве. О! не уместно ли тут воскликнуть: Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых! (Пс. 1, 1) – своих нечестивых помыслов, восстающих против послушания Христу (2 Кор. 10, 5). Если бы человек изложил их на бумаге, тогда он мог бы легко обнаружить обман; но величайшая беда заключается в том, что бесчисленное множество таких помыслов (и часто под видом великой премудрости и святости) для человека проходят столь сокровенно, что он сам этого не замечает – да и не хочет замечать.

36. Здесь ещё нужно упомянуть вот что: даже верующие души, даже уже имеющие опыт внутренней жизни, часто предоставляют слишком много места своему уму – правда, очень тонким, почти незаметным образом. Тем самым в большей или меньшей степени они препятствуют действию Божию в себе и ввергают себя в многоразличные сложности, запутанности и страхи, думая при этом, что поступают правильно. Это тонкое и незаметное действие падшего ума проявляется в том, что верующие души излишне много и с крайней скрупулёзностью рассматривают и анализируют свои помыслы, слова и дела: как и что ими сделано? доделано ли, как надо? а может быть, лучше было сделать так? а не осудил ли или не осудит меня кто? а не смутится ли тот или этот? а что из этого может последовать? и т.д., – и потом подчиняют себя и свои дела этому зыбкому и сомнительному свету и суждению рассудка, а то и вовсе само- или человекоугодию. Часто человек ничего этого совсем не видит, и считает, что исходит из самых что ни на есть христианских побуждений, – но только в качестве плода обретает не праведность и мир и радость во Святом Духе (Рим. 14, 17), а великое разорение, беспокойство и безотрадность, и, давая действовать своему лукавому оку (Мф. 6, 23), наполняет душу множеством путанных и бестолковых движений.

37. От всего этого наилучшим образом избавляет то, когда человек стремится чисто пребывать в своём сердце, обращая око ума вовнутрь и взирая только на Господа и на Его волю, в таком настроении, как будто в мире есть только один я и Бог, Которому мне надлежит благоугождать. Если око наше пребудет таким образом чисто, то и всё тело наше, то есть всё наше внешнее, само собой будет светлым и правильным (Мф. 6, 22).

38. Также и в том, когда верующая душа излишне занимается собой, своими немощами, своей падшестью и бессилием, и тем ослабляет себя и препятствует себе верно следовать Господу, исполнять по мере своих возможностей заповеди Его и совершенно полагаться на Его благость, – проявляется неправильное действование нашего падшего ума. Не ум, но вера должна быть здесь нашим путеводителем. Вера взирает единственно на Бога во Христе Иисусе и всецело уповает на Него, в полной уверенности, что она всё может в укрепляющем её Иисусе (Фил. 4, 13). Человек, живущий верой, полагает основание не в себе самом. А если «застревать» в себе, то мы только и будем всё вглядываться и вглядываться умом в нашу падшесть и всё более и более становиться никуда не годными. Применять такое же скрупулёзное рассматривание наших добродетелей будет ещё бо́льшим злом. Итак, нам надлежит стремиться отвергать и забывать себя (Мф. 16, 24), дабы взирать верою только на Бога, Который и производит в нас все добродетели (Фил. 2, 13) и спасает нас от нашего падения.

39. Ещё одно недолжное действование ума в духовных вещах заключается в некоей особой пытливости, когда верующая душа хочет постоянно и с абсолютной точностью видеть и испытывать, действует ли, и каким именно образом действует в ней Бог в данный момент. Душа желает подтверждения и чувства, что в духовном отношении всё у неё идёт хорошо, и что так же будет и впредь; она рассматривает, прибавилось ли в ней, и насколько прибавилось Божией благодати, и т.д. Но через это по большей части прибавляется только неверие или усиливается самолюбие. Стократ лучше, когда душа всецело предаёт себя Богу в вере и, по благодати Его, верно следует Ему, думая лишь о том, чтобы пребывать в присутствии Его и прилепляться Ему. Ибо несомненно, что тот, кто хочет всё в себе видеть и составить обо всех «как и что» точные понятия, никогда не продвинется далеко. Божии пути становятся тем непонятнее, чем более человек приближается к Богу. Конечно, Бог снисходит к нашей немощи и соразмеряется с ней; но нужно же, наконец, учиться предавать себя Богу и отвергаться себя. Блаженны не видящие, и верующие (Ин. 20, 29).

40. Действование нашего ума может ввести нас в заблуждение, беспокойство, смущение и соблазн ещё и тогда, когда мы рассматриваем пути Божии и Его промысл в отношении нас самих и других людей. Мы смотрим на всё и оцениваем всё слишком по-человечески, когда хотим всё понять и всему найти основание и причину: почему случилось так, а не иначе; почему с нами происходит то и то; ведь это (с нашей точки зрения) не может быть благом, не способствует добру, и т.д. Но всё это – совершенно бесполезные и бессмысленные наведения ума. Чистая простая вера покоится только на том, что то или это хочет или делает Бог, – не вдаваясь ни в какие исследования по этому поводу. Обратившийся и ставший как дитя христианин (Мф. 18, 3) говорит всему, что хочет или делает отец: Ей, Отче! да будет так! А если его спросят: почему? – то в ответ он предъявит самое верное и непоколебимое основание: ибо таково есть Его благоволение(Мф. 11, 26).

41. Вот каковы, любезный мой друг, мои мысли об уме и о верном и неверном его применении, как в отношении познания Бога и истины, так и в отношении деятельного благочестия, или жизни в Боге, – насколько мне позволила изложить их моя головная боль (которая побуждает меня уже заканчивать письмо). По крайней мере я, надеюсь, убедил Вас, что не без причины я так сдержано, и скорее отрицательно отношусь к действию ума в духовной области – именно, потому, что я считаю (и совершенно убеждён в том), что познание Бога и Его истины достигается совсем другими средствами и совсем другим путём.

Полностью читать здесь: