Материалы


Будьте как дети

«Он сотворил свет, детей, небо, землю, траву и позволил играть на ней». Что значит – «быть как дети»


Евангелие призывает верующих «быть как дети», но что стоит за этой заповедью Христа, разве взрослый не может стать святым? Как взросление связано с Адамовым грехом? Что общего у раннего детства с гениальностью и искусством и почему в притчах Христос в сущности говорит с народом-ребенком? Настоятель прихода иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» в городе Брешия (Италия), богослов, писатель, журналист и переводчик отец Владимир Зелинский рассуждает об этом в своей новой книге «Будьте как дети. Теофания детства», вышедшей в «Никее». Публикуем одну из глав о том, как соотнести «возраст полноты Христовой» с обращением в детство.


«Он сотворил свет, детей, небо, землю, траву и позволил играть на ней». Что значит – «быть как дети»
Фото: unsplash


Обращение в детство взрослых в устах Слова Божия означает нечто большее, чем послушание и смирение, с которыми у детей дела обстоят вовсе не так хорошо. Не идет ли речь о стяжании какого-то иного дара Христова, вложенного в каждого из нас?

Когда ребенок был ребенком,
было время таких вот вопросов:
почему я — это я, а не ты?
Почему я здесь, а не там?

Когда начинается время
и где пространство кончается?
Существует ли зло и есть ли вправду плохие люди?
И как так может, чтобы я, который есть,
не был прежде того, когда я стал?
И как однажды я, который есть,
не буду больше тем, кто я есть?

Хандке П., Вендерс В. Небо над Берлином (фрагмент)

Слова Иисуса о детях обращены ко взрослым. Они предлагают им уразуметь то, что надлежит им делать. Они ведут к какой-то радикальной «перемене ума» внутри себя, отсечению себя сложившегося, страстного, падшего ради того «дитя», которое нужно открыть.

Если вслушаться в то, что о детях сказал Христос, как и во все, что могло бы быть соотнесено с ними, мы услышим все это как особое, обращенное к нам благовестие. Найти его можно повсюду. Весь Новый Завет, если читать его с ключами «детских» слов Христовых, пронизан намеками, соприкосновениями с таинством малых сих и благословением их малости. Оно являет себя даже из сугубо взрослых, «догматических» вещей. Так исповедание Петра, ставшее камнем Церкви (Ты — Христос, Сын Бога Живаго — Мф. 16: 16), разве не выплеснулось из обращения в «безумие» детства? Ведь не может же плоть и кровь здравомыслящего иудея исповедать стоящего перед ним Равви — Сыном Всевышнего. Лишь тот, кто открыл в себе младенчество Слова, сумел узнать Его в Иисусе и вернуться, хоть на миг, к своей утраченной, Адамовой, сотворенной Отцом природе. Симону открывает истину Отец Мой, Сущий на небесах (Мф. 16: 17), потому что существо Симона, сохранившееся где-то в нем, было в тот момент восхищено Духом на небеса. И дам тебе — не ребенку ли, не исповеднику ли этой нерассуждающей веры? — ключи Царства Небесного… (Мф. 16: 19). Вслед за этим, когда Иисус открывает ученикам, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать (Мф. 16: 21), к Петру возвращается трезвое рассуждение, знающее, каким надлежит быть Мессии, и он учит Его своему знанию и получает в ответ: отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое (Мф. 16: 23).

А хождение по водам? Если это Ты, прикажи мне идти к Тебе (Мф. 14: 28). Симон прыгает в воду, идет по воде, пока не отдает себе отчет в том, что делает.

В чем же суть евангельского «дитя»? В нем, пока она еще не остыла, мы можем ощутить теплоту творения. Каждый из нас сотворен Словом, через которое в мир входит то, что вызывает к жизни Отец. Но, создав человека, может ли Слово забыть о нем? Та «невинность», которую мы видим в ребенке, есть один из образов или отпечатков творения. Другой след его — удивленная открытость к восприятию твари и через нее Лика Отца, ожидание новой встречи с Ним. Ты извел меня из чрева, вложил в меня упование у грудей матери моей, — восклицает Давид (Пс. 21: 10).

Какими дарами Духа живится душа человека, так недавно сотворенного? Полнота их, согласно пророку Исайе, заключается в цифре семь (Ис. 11:2-3). Перечислим кратко.

  • Дети суть носители нерастраченной еще любви Божией, любовь Отца в них — как залог Духа;

  • им соприсущна святость творения, еще не утраченная ими;

  • в каждом ребенке по-новому открывает себя новизна мира;

  • истина бытия открывается ребенку не разумом, но самим существованием;

  • ему дается дар свободы, не предопределенной прошлым падшего человека.

Доверие, привязывающее ребенка к тому, кто рядом и о нем заботится, есть уже основа веры.
Сама его жизнь есть уже воплощенная надежда. Дух, таким образом, есть Свидетель изначального чуда мира.

Мы безумны Христа ради (1 Кор. 4: 10). Может быть, слова человека, едва появившегося на свет, чей разум еще не заглушен родовым, всеобщим, усредненным «я», перекликаются со словами, вложенными в творение, и эта перекличка есть язык того Царства Божия, которое откроется, когда Бог будет все во всем… (1 Кор. 15: 28).

Не безумие разве видеть порог Царства Божия во всяком будущем грешнике? Или называть Телом Христовым собрание многих ему подобных? Безумие ради Христа и есть обращение в детство, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11: 12).

Из жития преподобного Серафима Саровского вспоминается игра с детьми. Не плавно-сладостная поучительная беседа о добром Всевышнем, а просто игра в прятки, которая не была лишь проведением времени, пока родители их готовились к исповеди. Игра, видимо, доставляла преподобному нескрываемое удовольствие. Лето, солнышко, трава высокая, я спрячусь, ты найди. В человеке, чье существование было каждое мгновение пронизано Богом, игра должна была быть еще одним образом общения с Тем, Кто сотворил Серафима, свет, детей, небо, землю, траву и позволил играть на ней.

Не было двух Серафимов, один тысяченощный на камне с молитвой Иисусовой, плачущий о грехах, другой на лугу, прячущийся в траве, играющий в прятки. Был один, названный преподобным (кому? ангелам? детям Божиим?), — оно и во всем подобие.

Святость понимается на Востоке как исцеление от своего здешнего, тусклого «я» ради возвращения к себе подлинному, начальному. В этом цель христианского делания — удержание или восстановление святости.

Иногда кажется, что Евангелие написано не столько для взрослых, которыми мы стали, сколько для детей, в которых призваны обратиться. Оно сохраняет в себе черты этой данной от Бога наивности, непосредственности до гротеска и чуда. Ныне исполнилось писание сие, слышанное вами, — говорит Иисус (Лк. 4: 21). Писание исполняется в тот момент, когда его произносят и слышат. Слово Божие, прикасаясь к глазам и вещам, делает их под стать Себе, возвращает их в Царство, которое внутрь вас есть… (Лк. 17: 21). По другому истолкованию: среди вас.

Фото: unsplash

Разве так говорят — взрослым?

И притчи — сказка. Она бывает поначалу даже и страшной, пугающей, невместимой для человеколюбивого понимания (богач, Авраам и Лазарь, нерасторопные девы без масла в светильниках). Они — как герои историй, написанных словесным молоком и рассказанных на ночь будущим взрослым, чтобы запомнили на всю жизнь. И все становится легко и немножко… смешно. Смешно по-ангельски. Ребенок, еще ничего не зная и не умея, первым делом научается улыбаться.

Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь (Лк. 6: 41)? Столь суровое по виду, наставление Христово отзывается почти шуткой, рассказанной малышам, мыслящим гиперболами. Но здесь нет иносказаний, есть реальность мышления, отказавшегося от слов, к коим наглухо прибиты их повседневные значения. Как хлеб, сшедший с небес, дающий жизнь миру. Помню, меня, еще не ведающего ни о какой вере, когда я пробовал читать Евангелие, более всего поражал этот хлеб живый (Ин. 6: 51). Он казался теплым и добрым на вкус.

Когда-то Аверинцев (обладавший, помимо учености, и гениальной интуицией) обратил мое внимание на роль «благоутробия» в библейской вере, на утробу Божию как источник основания веры. Упоминания о ней рассеяны по всей Библии. Господь любит по-матерински — утробой.

Отсюда и «благоутробное» почитание Богородицы в православии. Оно преисполнено ощущением своего сыновства. Не это ли «дитя», которое призвал Иисус, словно оставшись без Него, непрестанно зовет и Его Мать? Этот зов, различимый на протяжении всех двадцати веков существования христианства, находит для себя все новые образы, способы обращения, личные, живые, «опытные» имена. Ребенок — анонимный творец, не ведающий о своем таланте. Среди прочих христианских вер Восток более всего сохранил в себе творческую детскость, не всегда находящую взрослые понятийные формы. Икона, когда она настоящая, открывает дорассудочное восприятие рая, восприятие, в котором просыпается гениальность. Как лучше мы можем передать догмат о Троице, если не метафорой Трех Ликов, безмолвно-любяще повернувшихся друг ко другу? Этот образ создает и передает сам воздух общения-молчания. Три Небесных и Равных Существа словно внезапно отстранили пелену невидимого, пришли к нам, и нас как будто коснулось Их дыхание.

И этот нерассуждающий детский вопль (от страха? от радости?), замерший в нашем богослужении под видом молитвы, догматически «детской» или «безумной», но почему-то не требующей для себя оправдания: «Пресвятая Богородица, спаси нас!» В сущности, природа Церкви потому и безгрешна, что и она — как евангельское Дитя, живущее среди нас.

Богородица — вовсе не вечная женственность, но вечное и совершенное младенчество твари, которой не коснулся грех.

Путь Церкви, как все знают, начинается с поклонения Младенцу, родившемуся в Вифлееме от Духа Святого и Марии Девы. Но не должен ли он тем же и завершиться — поклонением ребенку-человечеству на пороге Царства?

Из книги отца Владимира Зелинского «Будьте как дети. Теофания детства"



Назад в раздел
© 2010-2024 Храм Успения Пресвятой Богородицы      Малоохтинский пр.52, телефон: +7 (812) 528-11-50
Сайт работает на 1С-Битрикс